ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Телеверсия спектакля театра СОВРЕМЕННИК
Продолжительность: 135
СССР 1970
Режиссер: Г. Волчек
Продюсер:
Сценарий: В. Розов (по роману И.А. Гончарова
В ролях: О. Табаков, М. Козаков, Л. Толмачева, Л. Иванова, Л. Крылова, А. Вертинская, В. Гафт, И. Кваша (текст от автора)
Музыка: Р. Леденев
Оператор: Г. Рерберг

---

25.07.2002

'Обыкновенная история' Гончарова - один из самых сильных 'романов воспитания' (или, точнее, антивоспитания) в русской классике и вообще в мировой литературе. Роман небольшой, в отличие от 'Обломова' и тем паче от 'Обрыва', однако отнюдь не линейный ни по сюжетной структуре, ни по идейному содержанию. Он написан в 1847 году, задолго до 'золотого века' русской прозы, то есть еще в эпоху безраздельного влияния только что умерших Гоголя и Лермонтова. Годом раньше вышли в свет 'Бедные люди' Достоевского, а до знаменитых тургеневских и толстовских романов, да и до главных книг Достоевского - оставалось еще добрых 15 - 20 лет. Тем не менее практически вся основная проблематика русской реалистической классики в этой книге Гончарова уже присутствует. Больше того, 'Обыкновенная история' - книга, выгодно отличающаяся от многих прочих легкостью языка, наглядностью идеологического замысла, изяществом конструкции.

Роман рассказывает о том, что в России всякое человеческое или общественное воспитание единственное что может - только сломать и уничтожить человеческую личность. Герой книги - милый деревенский юноша, полный благородного романтизма, в столкновении со столичной жизнью теряющий мало-помалу все человеческое, - если угодно, не что иное как новый 'лишний' человек, этакий вариант провинциального Чацкого, но доведенный до логического завершения, то есть до превращения в Фамусова в квадрате. Воспитатели из лучших побуждений 'обламывают' юношу, как елку, последовательно сдирая с него мишуру романтизма и игрушки провинциальной юности, зеленые иголки творческих стремлений, ветки былых привязанностей и возникающих любовей, даже защитную кору естественного домашнего воспитания - до полного обнажения архетипа, подкорки, волка-первопредка, выживающего благодаря зубам и лапам, прокладывающего свой кровавый путь по трупам ближних. Когда же они довершают работу, то с ужасом взирают на дело рук своих: ведь добра ж желали!..

Это, так сказать, основная линия романа. Все прочие служат ее идеологическими подкреплениями. Другая сторона медали - вызываемые книгой читательские размышления на вечную для нас тему: 'так дальше жить нельзя'. Ведь воспитание - по идее - должно учить нас властвовать собой, 'жить не по лжи', учиться любить, честно и желательно на благо трудиться и т.п. Но мы же особенные, у нас же все не так, как у людей: ни порядка нормального, как в Европе, ни страха настоящего, как в Азии.

Все эти идеи и содержательные ходы романа просто блистательно (другого слова не подберу!) вычленены и проструктурированы замечательным советским драматургом Виктором Розовым в его инсценировке гончаровской книги, осуществленной для ведущего в те годы московского театра 'Современник'. Спектакль поставлен Галиной Волчек и сыгран почти вдвоем ровесниками Олегом Табаковым и Михаилом Козаковым, которым в конце 60-х было по тридцать с небольшим. В начале спектакля Табаков играет розовощекого юношу, в конце - толстого господина средних лет; Козаков в начале предстает сорокалетним светским львом, в конце - седовласым стариком, тайным советником. Таким образом, в общем, достигается сверхзадача любой постановки классики в современном театре - отразить в известном тексте новые реалии. А реалии таковы: спектакль поставлен в конце 60-х, когда одуряющий запах свободы сменился 'пражскими событиями', а затем и общим затхлым духом начинающегося застоя, когда государство 'завернуло гайки', и все интеллигентские бабочки резко обожгли трепыхающие крылышки, а кто поумнее - выбросил в форточку стишки и прочие свободомыслящие благоглупости - точь-в-точь как дядюшка Адуев племянниковы 'вещественные знаки невещественных отношений'.

Театр - не литература: инсценируя книги, он обычно утрирует их содержание. Здесь то же: Табаков доводит до крайности обесчеловечивание своего персонажа, Козаков в переоценке собственной воспитательной деятельности доходит едва ли не до постижения гуманизма. То есть, спектакль в значительно большей степени, нежели роман, производит срывание 'всех и всяческих' масок, 'перевоспитывает' всех, даже и тех, кто перевоспитаться уже не может, не должен и вообще не способен, переворачивает с ног на голову в финале то, что в экспозиции твердо стоит на ногах. Или наоборот, что, впрочем, не суть важно, потому что, в сущности, В. Розов и Г. Волчек рассказывают нам о нас самих жуткую правду: мы не способны 'жить не по лжи', мы не способны жить так, чтобы и дело делать, и 'прекрасные порывы' не душить, мы - либо Обломовы, либо Штольцы, а о душе мы способны задуматься только 'до' или 'после', чаще всего именно тогда, когда уже больше ничего не остается, кроме как о душе подумать. Таковы уж все мы от природы, ab ove родившиеся с 'проклятыми' вопросами 'Что делать?' и 'Кто виноват?' и по итогам прожитой жизни умеющие сформулировать лишь один, ничего не объясняющий ответ: 'Время такое было'.

Нехорошее время, но и не самое, верно, плохое, раз умели так читать классику и ставить такие спектакли, как 'Обыкновенная история' - не драмы и не комедии, а смешные и, увы, вечные трагедии русской жизни. А цензуре-то что ж делать было? Пропускала: классика же, не Солженицын!

Примечание. Кассета с записью фильма-спектакля имеется в фонде гимназической библиотеки.

Рецензия: Виктор Распопин