РУССКИЙ КОВЧЕГ

лирико-публицистический киноочерк
Продолжительность: 95
Россия - Германия 2002
Режиссер: Александр Сокуров
Продюсер: Андрей Державин
Сценарий: Александр Сокуров, Анатолий Никифоров
В ролях: Сергей Дрейден, Сергей Агафонов, Александр Анчуков и др.
Музыка: Михаил Глинка, Петр Чайковский, Георг Телеман, Сергей Евтушенко и др
Оператор: Тильман Бюттнер

---

09.06.2003

Как охарактеризовать, к какому жанру отнести "Русский ковчег"? Всерьез задумаешься - и руки опускаются. В замысле, в тончайшей нюансировке движения и статики истории и России, вообще движения и движения прихотливой комментирующей мысли, в филигранной по качеству операторской работе и выверенной точности сопровождающих камеру чередований тишины и фрагментов классической музыки фильм - и художественный, и неординарный. Сюжета же практически нет, если за таковой не считать движение по коридорам и залам Эрмитажа снимающей все подряд единым планом камеры да прихотливо комментирующих это движение публицистических закадровых размышлений автора, то монологизированных, то диалогизированных; ролей (и соответственно актеров) тоже нет, коли не предположить, что главный герой - сам Зимний дворец, а главная героиня - излагаемая на уровне намеков для посвященных история российской культуры в эпизодах, зато статистов - добрых три сотни: от маскированных под классицизм и декаданс дамочек до Гергиева и руководителей Эрмитажа, исполняющих самих себя. Как бы только для проформы введен второй толкователь, некий зарубежный (то ли немец, то ли француз) маркиз - скиталец, видать, по мирам и временам, то бестолковый, как всякая немчура, то резонерствующий в духе болтливых и неглубоких классицистов-просветителей, то вопиющий: зачем вам, русским, копировать итальянцев, малевали б лучше свои луковки, то вдруг ухающий в противоречие: лепота-то, мол, какая! - и под занавес остающийся в бальном зале, в Николаевой, что ль, эпохе: устал, бедняга, да и получше тогда все же им, маркизам, жилось, нежели нашему брату, пришедшему в российский мир в ХХ веке.

Жанровая неопределенность порождается не только, скажем, драматургическим своеобразием, но и - пожалуй ведь главный вопрос - адресатом сокуровского послания. Кто он, этот адресат? Интеллигенция? Но все сказанное Сокуровым, во-первых, ей и без него известно, во-вторых - что значительнее и хуже - известно ТОЧНО ТАК ЖЕ, как и ему самому. Иными словами - никаких, ни по форме высказывания, ни по существу дела, оригинальных, поэтических (в смысле: тот поэт, кто скажет как мы думали, только лучше) формулировок в тексте нет. Есть, может быть, сам по себе текст, такой уж демократический, что художник за ним как бы и не виден. А художник-то исполнен был публистического задора не меньше, чем собственно поэтического.

Если же это публицистика об истории и культуре, об истории культуры, необъяснимо и почти неуловимо художественная, но в первую очередь все же публицистика, тогда, быть может, Сокурову мыслился молодой, даже юный адресат? Смею уверить уважаемого и - за "Тельца" - любимого мною режиссера: увы!.. Его молодой, в абсолютной массе своей нечитающий, ленивый и нелюбопытный адресат просто не будет этого послания расшифровывать, либо начнет да к десятой минуте соскучится, уверит себя, что ничего в этом не поймет (и действительно не поймет, ибо полуобразованному юноше, ныне обдумывающему житье прежде всего или только с практической стороны, некогда и незачем разгадывать философические намеки автора на загадки истории) и - раз уж нужно ему узнать, что это за штука такая, Эрмитаж, - предпочтет общению с последним камлающим поэтом от кинематографа банальный видеофильм, благо их теперь немало.

Надо полагать, неуспех "Русского ковчега" на Каннском фестивале обусловлен был не в последнюю очередь невнятностью задушевного голоса автора, неопределенностью жанра и адресата картины.

Глас всякого, в общем, поэта от кинематографа среди его современников - глас вопиющего в пустыне (вспомним Тарковского - много ли у него было в 70-е настоящих зрителей?), глас поэта малопонятного и не очень-то утруждающего себя к тому чтобы быть понятным (и понятым), глас камлающего поэта в сегодняшней России (да только ли в России?) обречен заведомо. И в данном случае уж не намеренно ли? Умирание от жажды над ручьем штука, конечно, поэтичная и, может, подвижническая, но в послании, поименованном "Русским ковчегом", боюсь, бесполезная. Что-то не спасает наш мир красота, как-то не действует на одуревшую от сна, а спросонок проворовавшуюся российскую махину слезинка ребенка...

Простите, уважаемый, дорогой Александр Николаевич, очень бы хотелось, чтобы все было наоборот, чтобы режиссер, поэт, художник, которым - что бы там ни говорили эстеты - все-таки необходим зритель, читатель, хотя бы, по слову Вознесенского, "другой, что вытянет петь со мной", этого своего зрителя, читателя, "другого" находили, чтобы их одинокие медитации пробуждали бы мертвое молчание пустыни, но, боюсь, "узок круг" сочувствующий (если вообще круг есть), безнадежно одинок дом, где должны бы разбиваться сердца, а вот не разбиваются, микроскопичен оазис, океаны же песчаные неодолимы и бесконечны, так что дрейфует в их мертвых зыбях наш ковчег, наш "голландец" сам по себе для самого себя.

Рецензия: В. Распопин