ВОЗВРАЩЕНИЕ

драма
Продолжительность: 108
Россия 2003
Режиссер: Андрей Звягинцев
Продюсер: Дмитрий Лесневский
Сценарий: Владимир Моисеенко, Александр Новотоцкий
В ролях: Владимир Гарин, Иван Добронравов, Константин Лавриненко, Наталья Вдовина и др.
Музыка: Андрей Дергачёв
Оператор: Михаил Кричман

---

09.12.2003

Серо-голубой, облачный, заунывный, как вся российско-человеческая жизнь, северный приморский городишко. Два брата-подростка, помладше и постарше, Иван и Андрей. Мама. Бабушка. Соседская шпана. Мальчишеские игры на удальство: прыгнул с офигенной вышки - нет, не герой, но достоин быть в стае. Не прыгнул - козел и слабак. Старший прыгает, младший - нет. Сидит и мерзнет на вышке, как на Голгофе, до вечера, пока мама не приходит на выручку. Но все это не значит, что старший - герой, а младший - слабак.

Брат Иван - человечек с характером. И уж во всяком случае он не собирается следовать воле отца своего, который отсутствовал двенадцать лет, а теперь вот взял да и появился зачем-то откуда-то. Зачем и откуда - нам никто не объяснит. Да и вообще никто и ничего в этом тексте нам объяснять не будет. И рассказывать не будет, будет - показывать. И намекать.

Намек первый уже был - вышка как Голгофа (она еще, кстати, повторится - именно как Голгофа, но - наизнанку). А если есть Голгофа, значит должен быть и Христос. Христа, однако, не будет. Да и не может его быть (но - должен!) в нашей прошедшей вековую школу насильственного атеизма реальности. И в неореальности тоже. Последнее - не просто так к слову пришлось, а явствует из всей эстетики картины, не говоря уж об этике... А с чего и начинать талантливому, кстати, не столь уж молодому по возрасту режиссеру, которому есть что сказать? Разумеется, с неореализма, отчасти итальянского, отчасти отечественного образца. Творит-то он после бури. Как в 60-х. Как шестидесятник. Да и ведь как ни называй сегодняшний период нашей истории - все получается "после бури".

Вернемся к намекам. Подравшись не в пользу старшего брата (!) и совершив забег до дому (в этому забеге, кстати, сначала старший, Андрей, гнался за младшим, Иваном, а потом вышло как будто бы все наоборот - сие есть тоже намек, даже и не намек, а почти прямое высказывание: старший - не всегда сильнейший), мальчишки находят в собственной квартире сухо поджавшую губы бабушку и впавшую одновременно в строгость и растерянность мать. Последняя сообщает им известие о возвращении отца. Какого еще отца?!. Прежде чем ребята начнут обсуждение известия, им (и нам) отца покажут - с ног, спящим, небритым, лежащим в позе мертвого Христа с картины Андреа Мантенья. Вопрос: зачем этот ракурс? Затем, чтобы на протяжении всего оставшегося экранного времени ассоциацию опровергать, выворачивать наизнанку: отец если и будет символизировать Бога, то уж никак не Сына. Затем, видимо, что Бог умер, почил. А если и проснется - то не Богом. А если и Богом - то не любящим кротким Христом, а суровым Иеговой.

Но - дальше. С утра, с первого совместного завтрака (ночью мальчишки обсуждали, конечно, возвращение, и "мелкий" спрашивал Андрея, откуда этот отец взялся и, главное, зачем, а в ответ получал стандартно старшее - когда страший сам не знает ответа на вопрос: приехал) где-то отсутствовавший всю сознательную ребячью жизнь мужик начинает "отделку щенков под капитанов", ломая пацанов через колено. Андрей, то ли в символическое оправдание своего через новозаветную историю пропущенного имени, то ли помня что-то из младенчества, то ли просто по характеру более склонный к компромиссам, то ли - что всего вернее - по возрасту более нуждающийся в мужском образце для подражания, подчиняется воле возвратившегося; Иван - организует сопротивление (так и хочется написать с большой буквы - Сопротивление), замкнувшись в себе. Оказывается, невозможное возможно.

Отец - точно, крутой мужик, ибо не встречет со стороны женщин и намека на возражение по поводу своего безальтерантивного решения, когда - как будто и не блудил где-то двенадцать лет - усаживает мальчишек в "Жигуль" и везет их в поход. Куда? Братья думают, что на рыбалку. Однако - больше: по дороге жизни, такой, какой представляет ее себе воспитатель. То и дело подставляя старшего из братьев (заставляя его - всё для подростка, конечно, впервые - выпивать, искать в чужом городе ресторан, расплачиваться с официанткой, в одиночку разбираться с малолетними грабителями) и безуспешно борясь с младшим, ни в какую не желающим исполнять ни единого из отцовских требований, он выказывает то настырное желание овладеть волей сыновей, то полное ими небрежение, вплоть до того, что, получив какое-то известие по телефону, отправляет пацанов с полдороги домой. Одних. Мол, не маленькие, доедете в междугороднем автобусе, у меня неотложные дела.

Взаправду ли это? Или тоже метод воспитания настоящих мужчин? Как уже было сказано, нам ничего не объясняют. Но, вероятнее всего, именно метод, поскольку в конце концов отец привозит сыновей к морю и заставляет смолить старую лодку, чтобы переправиться на остров. По пути отказывает мотор, и мальчишки не без труда, но с успехом осваивают греблю. Гребля - это, кстати, пожалуй, единственная вещь, которую непокорный Иоанн воспринял от отца своего.

На острове разыгрывается трагедия. Противостояние отца и младшего сына обостряется, и Андрей оказывается как бы между двух огней, двух воль. Побеждает в этой войне воля Ивана, сперва заставившего старшего брата ослушаться отца, а затем ударившегося в бега. Бегство вновь приводит к вышке (заброшенному маяку) - Голгофе, на которую будто бы боящийся высоты мальчишка взлетает с отчаянными рыданиями, угрожая наконец-то всерьез испугавшемуся и пытающемуся догнать его отцу броситься вниз.

Люди - не боги. Иоанн - не Иисус. Сын - не Спаситель. Отец - не Создатель. На этой Голгофе вполне прозаично и вполне случайно погибает... отец, в противостоянии с ребенком столкнувшийся, вероятно, с самим собой, столкнувшийся и потерпевший поражение от мальчишки по имени Иван (а вот интересно, Слово Божье не потерпело ли поражения в слове Иоанна?), но в старшем сыне, совсем на него не похожем, успевший посеять ростки мужества. Во всяком случае, суровая воля отца и ответственность старшего за младшего проступают в чертах и поступках Андрея, когда именно ему приходится организовывать последнее и, может быть, главное возвращение из нескольких, предложенных в картине, заставляя выйти из истерики и психологического ступора Ивана и вместе с ним волоча к лодке труп родителя.

Почему - труп (кстати, в итоге тонущий, как бы снова - теперь на глазах - исчезающий из жизни детей, и одних ли детей)? Зачем вообще погибает отец, не только ведь проявивший жестокость, но и испугавшийся за сына, но и вложивший (даже невзирая на полное неприятие Ивана, совершенный его отказ от предлагаемой отцом версии веры-надежды-любви) в ОБОИХ мальчишек нечто, о чем младший из них еще не подозревает?

Потому все-таки, что Бог умер. Грозный бог, Отец. И потому еще, что нельзя дважды вступить в одну и ту же воду...

В один голос критики говорят о притчеобразности картины. Что ж, возможно, так оно и есть, хотя мне кажется, что следовало бы говорить об иносказании. Притча же, если есть вообще, задается скорее на уровне перевернутой с ног на голову истории о возвращении блудного сына. Ибо это он, блудный СЫН, ожидаем (в максимально отдаленной перспективе и сам Христос во время хождения среди людей - блуждающий, но не заблудший, конечно, Сын), сыновье покаяние необходимо и самому сыну, и отцу, и матери, и соседям, и Богу, и миру. Отцово же покаяние... Да и может ли оно вообще быть - ВОЗВРАЩЕНИЕ блудного ОТЦА? А коли уж бывает, хоть и не дОлжно быть, то не радость, и не мир оно, такое возвращение, приносит ближним - трагедию.

Так можно предполагать, ведь нам ничего не объясняют, даже ничего не рассказывают. Зато всё показывают. Показывают точно и отточенно, честно и в лучшем смысле слова линейно, то есть не загроможденно тематически и смыслово, этак по-русски (по-достоевски) - в ширь глуби, а с европейской выверенностью и целенаправленностью, в узкую бесконечность одного колодца. Именно за это - за простоту и доступность киноязыка и философской, скорее даже религиозной мысли, за гармоничность, с какой предъявлены неравнодушие человека и пушкинское равнодушие природы, за глубокие и нельстивые потреты людей современных, решающих, однако, вечную проблему, наконец, за само обращение к литературному источнику веры в безнадежное наше время - первый фильм Андрея Звягинцева, действительно, великолепный фильм, по заслугам увенчан призами международных кинофестивалей.

На Западе его увидели. Захотим ли - отрешившись от всех мастей аншлагов и прочих половецких плясок - увидеть мы?

Рецензия: В. Распопин