я ищу |
 |
 |
|
|
ВЕЛИКАЯ ИЛЛЮЗИЯ
драма
Продолжительность: 108
Франция 1937
Режиссер: Жан Ренуар
Продюсер: Реймонд Блонди
Сценарий: Шарль Спаак, Жан Ренуар
В ролях: Жан Габен, Эрих фон Штрогейм, Дита Парло, Пьер Френе, Жюльен Каретт, Жорж Пекле, Вернер Флориан, Марсель Далио, Жан Дастен и др.
Музыка: Жозеф Косма
Оператор: Кристиан Матра, Клод Ренуар10.12.2003
Даже среди классики мало какой фильм столь последовательно, каждым эпизодом и кадром раскрывает и утверждает свое название.
Все в нашей жизни - иллюзия. Сама жизнь - иллюзия. Тем более жизнь во время войны, еще тем более - жизнь в ХХ веке.
Очень скромный в средствах, неброский, но удивительно предметный и человечный, снятый почти полностью на натуре, этот фильм без сомнения лучший у Ренуара, лучший у Габена, лучший у Штрогейма-актера, а, может быть, лучший и во французском кино вообще. Во вском случае - во французском кино первой половины ХХ века. А как же Марсель Карне? Нет, ТАКОГО фильма и Карне не снял!
О чем картина? В рецензии не расскажешь, даже статьи мало - надо книгу писать. О войне и мире, о человеке и людях, о французах и немцах, о мужиках и аристократах, о военнопленных и тюремщиках, о любви и нелюбви, о бессмысленности существования и великой цели жизни, о мечтах и их иллюзорности, о правде бытия и ее иллюзорности... "Слова, слова, слова..."
Первая мировая война. Рафинированный аристократ, капитан Боэльдье (П. Френе), новоиспеченный лейтенант, в миру, кажется, слесарь, Марешаль (Ж. Габен) и еще несколько летчиков попадают в плен к немцам. Такой же рафинированный аристократ, фон Рауффенштейн (знаменитый голливудский режиссер, немец Э. фон Штрогейм, рассорившийся с Голливудом и вынужденный сниматься - не снимать! - в Европе), в экспозиции картины гостивший у французов, познакомившийся там с героями фильма и с тех пор испытывающий личное и кастовое расположение к Боэльдье, сохраняющий неизменную выдержку и осанку, несмотря на тяжкие увечья, полученные в боях, теперь становится тюремщиком французов. Эта судьба - не по ним, и это работа - не по нему. Но война есть война, плен есть плен, и, следовательно, одним надо бежать, другим побега не допустить.
Все, вроде бы, просто. Французы, уже пытавшиеся сделать подкоп в другом лагере, здесь, во владениях Рауффенштейна, в старинном тяжеловесном замке романского стиля, продолжают свои попытки, пользуясь (ох, как это психологически нелегко - против совести и воспитания - Боэльдье!) попустительством аристократа-немца. Устроив парочку диких ночных концертов, двое из них бегут, а Боэльдье прикрывает товарищей, имитируя побег и действуя при этом, как действовал легендарный гаммельнский крысолов. За что и получает пулю в живот от Рауффенштейна, целившегося собрату-аристократу в ногу, да в ночной темноте промахнувшегося. Ах, какую сладкую иллюзорную картину нарисовал себе Боэльдье - погибнуть, как пристало мужчине, герою, аристократу, погибнуть, совершая героический подвиг! Пасть на месте... Ему предстоит тяжко умирать под капельницами, в присутствии сухопарой сиделки, в тюремной больнице, а Рауффенштейну, тоже ведь не погибшему на поле брани, а вынужденному всю оставшуюся жизнь носить жесткий корсет, то есть влачить существование инвалида, предстоит закрыть французу глаза. Делая это, Рауффенштейн понимает - он и сам не жилец, и каста их свое отжила, потому что война не только никогда не закончится, нет, может быть, и закончится - ИХ война, но начнется другая, где аристократы, с воспитанными веками понятиями чести, будут не нужны.
Между тем беглецы - француз и еврей - найдя где-то штатское платье, плетутся по раскисшим зимним проселочным дорогам - в сторону границы со Швейцарией. Ежеминутно подвергаясь всяческим опасностям, оголодавшие, грязные, оборванные, ночующие днем в канавах, переругивающиеся из-за того, что еврей подвернул ногу и толком не может идти, а француз не может бросить товарища, бросает-таки и возвращается (какого вам еще интернационализма надо и какой акцент может точнее показать и естественную и одновременно иллюзорную сущность "братства народов"!)... забираются они наконец в показавшийся им заброшенным сарай. Спустя несколько минут в сарай входит корова, за ней хозяйка, каковую - из-за предшествовавшего ей, подданной вражеской страны, животного - Марешаль не убьет (не успеет, не решится, не посмеет), хозяйка - ЖЕНЩИНА, солдатка, крестьянка, вдова, которая накормит, обогреет беглецов и возродит у того из них, кто здоров, способность и желание любить.
Но любовь на войне - самая, быть может, большая (если не считать надежды выжить) иллюзия, и вот уже беглецы продолжают свой путь в заснеженных лесах и горах пограничья, и вслед им несутся пули и лают сторожевые псы. Однако они ухитряются перейти границу. Чтобы - думаете - спастись, выжить? Еще одна иллюзия. Домой они уходят - как в никуда, ибо обоим предстоит вернуться в армию. И, скорее всего, погибнуть. Так что, возможно, в плену их будущее было бы надежней.
Рассказанное - сюжетная канва, не более. Содержание - в лицах, таких разных, таких несопоставимых и таких, в сущности, одинаковых, ибо все люди - одинаковы, потому что - люди, а разделение на касты, классы и даже национальности в сравнении с этим - иллюзия. Содержание, стало быть, в словах, жестах и взглядах, противопоставляющих и сопоставляющих героев Френе, и Габена, и Штрогейма, вследствие чего - коли мы смотрели бы какой-нибудь другой фильм - должен был бы проявиться истинный герой картины. Но такового нет, и ожидание такового - иллюзия. В то же время - герои все, потому что живые люди, разные люди, потому что главный герой Ренуаром не предусмотрен. Даже и Габен, человек из народа, сама кондовая Франция, неунывающая, сильная, жизнелюбивая Франция, - не герой. Он ведь и вообще действует только потому, что не может не действовать. Гораздо больше, чем действует, он надеется, что, вот, бессмысленная эта война скоро кончится, и все будет как прежде.
Мы знаем: не будет, Ренуар догадывается: не будет, Марешаль Габена - мечтает. Иллюзия. Всё иллюзия. Вера - иллюзия, надежда - иллюзия, любовь - иллюзия. "Я вернусь, когда закончится война!" - говорит Марешаль немецкой солдатке, приютившей беглецов, согревшей тело Марешаля в своей постели, а сердце его спутника - живым очарованием своей маленькой белокурой дочурки. Не вернется. И не к кому будет вернуться, и некуда. Не еврею же в третий Рейх и не французу же - к его, третьего Рейха, подданной.
Безысходно антииллюзорный фильм. Но не безысходно печальный. Пусть жизнь - иллюзия. Однако мы не умеем и не должны все время думать об этом. Ведь жизнь - иллюзия радостная, даже во время войны. Где-то там, за горами, Париж, кафешантаны, певички и танцовщицы, легкое вино и воздух родины. Сладкий, как вино, иллюзорный, как любовь.
А фильм - с таким-то содержанием! - фильм, в основе которого лежат записки генерала Пинсара, фильм одновременно пацифистский и ясно представляющий иллюзорность в ХХ веке самого понятия "пацифизм", на редкость реалистичный, неброский, тонкий и точный. Никакой вам фабрики грез. Ни иллюзии мелодрамы.
О "Великой иллюзии", кстати, на десятилетие опередившей и, значит, предвозвестившей рождение итальянского неореализма, собственно, и сделавшего коммерческий ab ovo кинематограф высоким искусством, написано так много, что повторишься, как бы ни пытался этого избежать. Поэтому завершу короткой цитатой из старой книжки (И. Соловьева, В. Шитова. Жан Габен. М.: Искусство, 1967. (Серия "Мастера зарубежного киноискусства"). С. 88 - 89), где о картине рассказано, кажется, все. Это, впрочем, тоже иллюзия - все о фильме рассказано только в самом фильме, который не посмотреть (и не пересматривать) нельзя, если вы, конечно, не тешите себя иллюзиями о том, что в наше (как же, конечно же, лучшее из возможных!..) время можно обойтись и без классики. Так вот, цитата из статьи знаменитого кинокритика Клода Бейли (по журналу "Синема 58"), в свою очередь приведенная в означенной выше книжке:
"Вот что прежде всего поражает в этом фильме двадцатилетней давности: в противоположность другим работам, сделанным тогда же, он не производит ни малого впечатления детскости. Он кажется взрослым.
...Ни одного трафарета. Немец здесь не немец, каким его представляет себе француз, польщенный в своем шовинизме, но чистокровный немец, реальней самой натуры (ничего не объяснишь, сказав, что все дело в Штрогейме: сколько раз Штрогейм бывал в кино немцем вполне условным, не обладал такой человеческой плотностью, ощутимостью, только носил форму немца). Столь же точен и убеждающ Габен, рабочий-механик (пусть мне приведут хоть одну реплику, которую ему давал Превер и которая хоть приближалась бы к правдивости того, как Марешаль здесь переспрашивает своего товарища по лагерю, инженера, о значении какого-то технического термина)".
Думаю, достаточно. Далее - смотрите картину, и пусть в вас пробуждается и работает диалектический метод отрицания отрицания: "Великая иллюзия" Жана Ренуара в искусстве и для искусства - все что угодно, только не греза, только не иллюзия. Сама философия, сама правда жизни... Но как искусно - великий иллюзионист, сын своего отца! - как чудовищно искусно она, такая простая и понятная, сделана!
Рецензия: В. Распопин
