ИВАН ГРОЗНЫЙ

Историческая трагедия
Продолжительность: 176
СССР 1944 - 1945
Режиссер: С. Эйзенштейн
Продюсер:
Сценарий: С. Эйзенштейн
В ролях: Н. Черкасов, С. Бирман, М. Жаров, М. Кузнецов, П. Кадочников, М. Названов, Л. Целиковская, А. Абрикосов, П. Массальский
Музыка: С. Прокофьев
Оператор: А. Москвин, Э. Тиссэ

---

25.07.2002

Начну с того, что 'Иван Грозный' - абсолютный шедевр мирового кинематографа и последняя работа великого режиссера Сергея Эйзенштейна. В какой-то степени именно этот фильм подтолкнул 50-летнего мастера в могилу. Нет, он не сломался, преодолевая сопротивление материала, наоборот, как личность Эйзенштейн лишь окреп, прямо по Чехову, окончательно 'выдавив из себя раба'. За это освобождение и пострадал: вторая серия ленты разгневала заказчика, а как Сталин умел организовывать травлю, теперь всем хорошо известно.

Дело, в общем, в том, что, подобно 'Александру Невскому' и петровскому 'Петру Первому', 'Иван Грозный' снимался по заказу государства, то бишь Сталина, и именно этот фильм, созданный зрелым мастером мирового уровня, должен был стать апофеозом культа, его высшей точкой и оправданием тирании вообще и лично 'отца народов' во всех его преступлениях именем великой цели. И в 1944 году, в первой серии ленты, рассказывая о молодом царе, Эйзенштейн эту задачу выполнил.

Что произошло с режиссером через год, после Победы, - для меня остается загадкой. Но вторая серия картины, не вступая в противоречие с первой, как единые части общего художественного целого, кажется тем не менее фильмом-антагонистом. Иван первой серии - молодой темпераментный царь, полный надежд на будущее и, хоть теряющий одного за другим друзей, все же остающийся личностью, чьи дела и мысли действительно направлены на укрепление не собственной власти, а порядка в стране, самой страны. Иван второй серии - страшный тиран, хоть и произносящий время от времени правильные слова о стране, на деле думающий и действующий только во имя удержания собственной власти, косящий ради этого врагов и друзей, дальних и близких.

Визуальная концепция фильма это разницу проявляет очевидно. В целом фильм представляет собой как бы многоуровневый театр: оперный, балетный, драматический, театр марионеток и театр теней. Актеры играют подчеркнуто театрально - на контрастах между протяжными паузами и краткими репликами, произносимыми зычными голосами. Реплик вообще немного, недостаток текста восполняется за счет многочисленных песен на стихи В. Луговского и молитв церковной службы. Основную смысловую нагрузку принимают на себя мимика, жест, взоры, танцевальные телодвижения. И, конечно, отбрасываемые на стены похожего на склеп Кремля, огромные, пугающие тени, призванные, по-видимому, показывать истинную суть Ивана и тирана вообще даже тогда, когда он еще более-менее человечен.

Они исчезают лишь в последней, 25-минутной части второй серии, когда черно-бело-серый фильм взрывается огненным и кровавым цветом шутовского и убийственного царского пира, на котором Иван освобождается от последнего своего врага, или соперника, или... единственного нормального среди всего этого парада тиранов и властолюбцев, - слабоумного двоюродного брата, князя Владимира Старицкого. (Замечу в скобках, что этот прием, счастливо открытый Эйзенштейном, применит позднее Андрей Тарковский, завершив великолепным цветным эпилогом свой великий черно-белый фильм 'Андрей Рублев'. Дикое скоморошество этой сцены он также использует в своей картине.) Здесь несомненно, пусть и очень исподволь, Эйзенштейн вводит гамлетовский мотив: один лишь ненормальный в этом мире нормален, но противопоставить миру он может только свою смерть. (Опять же в скобках: отравленная супруга Ивана, единственный по-настоящему верный его друг, тоже ненавязчиво отсылает зрителя к героиням Шекспира - Офелии или Дездемоне, но и напоминает о странной смерти жены Сталина, Надежды Аллилуевой.)

Другой шекспировский мотив - одна из главных линий фильма, линия тетки царя и матери слабоумного князя Владимира Евфросинии Старицкой. Она, блистательно сыгранная Серафимой Бирман, - оплот боярства, главный антагонист Ивана и безусловно второй идейный и эмоциональный центр эпопеи. Но она же - и любящая мать, переживающая, может быть, главную трагедию из всего трагического букета, составляющего фильм Эйзенштейна. Это своего рода леди Макбет без Макбета, по русской пословице: 'Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик'. Фильм, собственно, и заканчивается сценой ее сумасшествия над трупом сына, как над могилой надежд, стремлений, веры и той страны, которой она хотела обладать и которой больше уже не будет.

А он, ее враг, убрал всех своих недругов и конкурентов и тем самым уничтожил ветхую и в ветхости своей прекрасную и неповторимую Русь, создав государство - бездушную машину для великих строек в будущем и - уже сегодня - для искоренения всего, что в рамки государства не вписывается. И он, ее враг, перешагнув через поверженную, садится на трон и, страшный, как сатана, произносит последнюю реплику в фильме: опять что-то там о стране...

Да какая там страна: он же Диавол, он же убийца, он же... А этот режиссеришка что о себе возомнил: понял меня, всё знает... Не-ет, он еще не всё понял, не всё знает!.. Так, вероятно, думал Иосиф Виссарионович, прикрыв глаза, уставшие - нет, не прав Пушкин, не от 'мальчиков кровавых', - от буйства красных красок, мельтешащих на экране.

Вторая серия вышла в прокат в 1958 году, через десять лет после смерти Эйзенштейна и через пять лет после смерти тирана. Кажется, никто, кроме режиссера, не пострадал: ни великий Черкасов, в этой роли как бы синтезировавший то, что ранее он сделал, изображая антагонистичных Александра Невского и царевича Алексея; ни Жаров, сыгравший в 'Иване Грозном' едва ли не лучшую свою роль и откровенно шаржировавший всех скопом начальников российских тайных служб; ни Михаил Кузнецов, пообещавший ролью Федора Басманова вырасти в великого актера, да так и не выросший (превосходный артист, он, увы, не сыграл больше ни одной столь же значительной роли, - может быть, просто судьба не сложилась), ни Кадочников, протанцевавший изумительный предсмертный шутовской танец на негнущихся ногах...

Певец Октября, поэт Революции, уходя, Сергей Эйзенштейн оставил совсем не такое завещание, которого ждали от него тираны. Завещание это читать нелегко, как и почти всякую классику, однако необходимо. Хотя бы для того, чтобы понять самих себя, ведь по окончаний таких 'школ' мы становимся иными...

Примечание. Кассета с записью фильма имеется в фонде гимназической библиотеки.

Рецензия: Виктор Распопин