ПЕРСОНА

драма
Продолжительность: 82
Швеция 1966
Режиссер: Ингмар Бергман
Продюсер:
Сценарий: Ингмар Бергман
В ролях: Биби Андерссон, Лив Ульман, М. Круук, Г. Бьорнстранд.
Музыка:
Оператор: С. Нюквист

---

26.07.2002

"В "Персоне" - и позднее в "Шепотах и крике" - я достиг своего предела... я свободно прикасаюсь к бессловесным тайнам, выявить которые способен только кинематограф", - писал Ингмар Бергман в книге "Картины". А критик М. Эдстрём охарактеризовал этот великий фильм "победой Бергмана над "Молчанием"".

Аскетическая картина - диалог двух женщин, точнее монолог одной из них, постепенно становящейся как бы alter ego другой, обрамлена своего рода двойной рамкой, - началом и завершением ее съемок и эпизодами воспоминаний о собственном детском увлечении кино, в котором Бергман не раз признавался в различных интервью и воспоминаниях. Подросшему герою "Молчания", отрывающемуся от чтения все того же "Героя нашего времени" М.Ю. Лермонтова, являются то цитаты из ранних лент Бергмана, то сцены из немого кино (вставной фрагмент "Тюрьмы"), то на чистой, отмытой целлулоидной пленке (или быть может, на белой, как простыня экрана, стене) проступает портрет его матери и главной героини "Персоны", актрисы Элизабет Фоглер.

Само имя героини - автоцитата. Образ ее - продолжение образа гипнотизера, давшего обет молчания, из фильма "Лицо". Элизабет - актриса, замолчавшая во время спектакля. Навсегда?

Этот вопрос пытается разрешить медсестра Альма, ухаживающая за Элизабет, заговаривающая ее и себя до того, что в какой-то мере женщины начинают ощущать себя друг другом. В целях излечения Элизабет они укрываются на пустынном приморском берегу, в домике лечащего врача актрисы, где и происходит сбивчивый, многоактный монолог медсестры, время от времени перемежающийся диалогом взглядов, жестов, эротической игры, взаимных оскорблений, отчаяния.

Временами Альма теряет контроль и раскрывается, как ребенок. Элизабет жадно внимает ей и, кажется Альме, тоже раскрывает душу. Но уже в следующей сцене медсестра понимает, что актриса предает ее, использует, как художник - будущую модель.

Взаимозависимость переходит в борьбу, индивидуальность героинь стирается, непохожие лица женщин в прямом и переносном смысле, совмещаются, как половинки фотографий, накладываются, сливаются в одно, становясь уродливой безликой маской, искусственной персоной, женским Големом - чтобы в конце концов разорваться надвое, когда "летняя игра" завершится и женщины разъедутся в разные стороны.

Альма говорит, Элизабет молчит. Она так и не скажет ничего, даже уже справившись с болезнью. Ничего, кроме двух слов: "Ничего" и "Не надо" - когда в приступе ярости от насмешливо-красноречивого молчания актрисы, вызванного душевной слабостью медсестры и ее поражением в банальной женской драке, Альма схватит котелок с кипящей водой - чтобы навсегда уничтожить это молчание, эту власть и силу художника над "ничтожным дитятей мира", эту, наконец, превосходящую красоту соперницы.

Элизабет промолчит даже тогда, когда почти в самом финале картины Альма выложит ей в лицо всю ее подноготную - неприглядную историю эгоистки, равнодушной ко всему на свете, даже и к собственному сыну, кроме самой себя и своего искусства, или, правильнее, кроме самой себя в искусстве.

Элизабет будет молчать и улыбаться, то насмешливо, то оскорбленно, то как бы недоумевая: отчего эта недалекая медсестра столь глубоко проникла в нее, в художника, в творца, по определению высшего и умнейшего, чем простые смертные.

Эта потрясающая сцена повторена дважды, чтобы зритель увидел одинаковых и совершенно разных героинь, говорящую и слушающую именно тогда и так, когда и как одна говорит, а другая внимает. Использованы при этом, естественно, только крупные и сверхкрупные планы.

"У большинства людей, - рассказывает режиссер в своей книге "Картины", - одна половина лица обычно миловиднее другой. Соединенные нами полуосвещенные изображения лиц Лив и Биби показывали их менее выгодные половинки.

Получив из лаборатории совмещенную копию фильма, я попросил Лив и Биби зайти в монтажную. Биби ошеломленно восклицает: "Лив, как ты странно выглядишь!" А Лив говорит: "Но это ведь ты, Биби..."

Тончайший психологизм и адекватное ему мастерское визуальное решение фильма в конечном итоге приводят, как пишет М. Эдстрём, к тому, что "фигуры воспринимаются уже как изображения душевных состояний".

В "Персоне" играют самые лучшие, главные, любимые бергмановские актрисы - Биби Андерссон (Альма) и Лив Ульман (Элизабет). Последняя впервые появлется у Бергмана именно в этой картине и сразу же устанавливает свое превосходство. Лив поистине гениальна. Американские критики впоследствии окрестят ее "бергмановской сексбомбой", но, не сказав неправду, попадут тем не менее "в молоко". Психологическое мастерство этой актрисы, ее сила и властность (кстати, впоследствии приведшие Ульман к режиссерской деятельности в кино) - не меньшие, чем у Ингрид Тулин, Харриет и Биби Андерссон. Они другие. Красавица Лив с неменьшим успехом и мастерством может преображаться в мегеру, что она проделывает уже в "Персоне", не говоря о том, какой она предстанет в "Осенней сонате", "Лицом к лицу", "Сценах из семейной жизни".

Но Биби Андерссон - скромная медсестра - ни пяди не уступает театральной львице. "Она познаёт саму себя. Сестра Альма через фру Фоглер обретает себя", - говорит Бергман (там же). И познав себя, постигает тайну Элизабет. Или отстутствие тайны. Но что стоит за молчанием Элизабет Фоглер - эгоизм, болезнь или творческий кризис, - вопрос остается открытым, ибо относится к числу тех, что столь же неоднозначны, как и сама жизнь человеческая. И каждому из нас принадлежит право отвечать на него, а равно и трактовать эту бессмертную картину по-своему.

Рецензия: Виктор Распопин